Разное: Дегенераты

Рассказ назывался "Стивен и Джейн".

"В одно чудесное солнечное утро Стивен решил, что жизнь прекрасна. Он больше не хотел быть сторонним наблюдателем этой жизни, он захотел окунуться в самую ее пучину.

Его секретарша Джейн уже была на своем рабочем месте. Она была прилежным работником, а так же была молода и красива.

Вместо обычного кивка головой, каким он всегда приветствовал Джейн, Стивен в этот раз широко улыбнулся, показывая красивые белые зубы, и сделал Джейн комплимент, заметив ее новое платье: "Вы сегодня особенно прекрасны, Джейн! Это платье вам так к лицу!" Джейн смущенно улыбнулась. "Чем вы заняты сегодня вечером, Джейн? - продолжал Стивен, глубоко заглядывая в глаза секретарши. - Мы могли бы вместе поужинать. Вы не против?" Джейн тут же согласилась, отдала ему папку с документами и на некоторое время задумалась, что же такое произошло с ее шефом, ведь он был сам на себя не похож сегодня.

Вечером они поехали в ресторан. Они пили дорогое белое вино и закусывали устрицами. Стивен был особенно остроумен в этот вечер, то и дело заставляя Джейн от души смеяться. Он так же был щедр, их стол ломился от яств, а удивленный официант получил огромные чаевые.

После ресторана они поехали к Стивену. В темном салоне такси Стивен положил свою тяжелую разгоряченную ладонь на упругое бедро секретарши, одетое в капроновый чулок. Джейн не шелохнулась. Рука Стивена двигалась все выше и выше, пока не нащупала упругий бугорок, расположенный прямо между двух женских ног. Трусики ее уже были влажными. Она прислонилась своей головой к его плечу и тихо, так, чтобы не слышал водитель, прошептала: "Не сейчас!.." Стивен, убрав руку, поправил на Джейн платье и с нетерпением ожидал, когда они прибудут по назначению.

Он почти внес Джейн на руках в свое жилище. С нетерпением он стал снимать с нее платье. Когда он снимал с нее трусики, произошел треск рвущейся материи. Он увидел прямо перед своими глазами скрытую под черными кучерявыми волосами влажную красную пещерку. Он тут же сбросил с себя брюки, обнажая все свое мужское достоинство. Из губ Джейн вырвался то ли стон, то ли вздох, который обозначал удивление. Она была поражена размерами маячившего перед ней органа. В ее душе зашевелился легкий испуг, сможет ли она принять в себя это грозное, почти нечеловеческое орудие? Стивен попросил секретаршу взять головку его члена в рот. После минутного скромничания Джейн, округлив губы, взяла. Она, надо сказать, с удовольствием сосала. А потом, после восхитительного минета, Стивен входил в нее и спереди и сзади.

Джейн, издавая крики восторга, получала оргазм за оргазмом, выделяя из своего влагалища множество ароматной прекрасной влаги. Наконец сам Стивен с диким, как зверь, рычанием кончил прямо на грудь секретарши и улегся с ней рядом.

На следующее утро, как ни в чем не бывало, Стивен, придя на работу, привычно кивнул в знак приветствия секретарше головой. Она ему ответила тем же. Он уже вошел в свой кабинет, но тут же опять вернулся, обронив: "Кстати, Джейн, большое вам спасибо за вчерашний вечер. Все было, как в сказке". Он ушел в кабинет. А Джейн счастливо улыбалась каким-то своим мыслям".

Гавриил Скороходов прочел свое краткое произведение, отложил тетрадь. Реакция слушательницы была вяло выраженной: казалось, ей было все одно, что Пушкин, что Шнеллер. Так оно и было. Острый наблюдатель подметил бы в ней явные признаки кретинизма. Но на фоне общего упадка она вполне соотносилась с нормой. Звали ее Света. Почти на всякое слово, обращенное к ней, она отвечала гугнивыми интонациями: "Однозначно!.." - и это превратилось у нее в некую абстракцию, в нечто обезличенное и многомерное, с помощью которого удавалось иной раз, что называется, "попасть в точку", казаться если не глубокомысленной, то по крайней мере не глупой.

Она жила где-то по соседству. Находчивый Гавриил тут же заметил во всем ее облике, в поведении какую-то незанятость, праздность, как у вещи, потерявшей хозяина. Он пригласил ее к себе, она не отказалась и пошла безразлично. Она закурила, усевшись в кресло, лениво перелистывала предложенные Гавриилом зарубежные эротические издания, откуда смотрели затуманенными глазами с дородными сиськами тетки. Ей было лет 14. Гавриил знал, что она школьница, - очевидно, не из передовиков учебного процесса. Гавриил был старше ее лет, эдак, на десять. Он напоил ее натуральным, сваренным кофе; прочел ей один из своих эротических рассказов, которые населяли у него сплошь нежизнеспособные персонажи, проживающие в основном за рубежом, наделенные детородными органами, отвечающими мифическим характеристикам; он писал эти рассказы иногда, в основном в холодное время года, подчиняясь обуявшей его однажды графомании, основой которой служила некая сексуальная девиация. Она ответила гугниво: "Однозначно!.." Окрыленный Гавриил предложил ей прослушать еще одно произведение с названием "У гинеколога", помещенное в тонкой тетрадке для арифметики. Потом еще одно с названием "У проктолога". Ей было все равно, она слушала. Благо, рассказы были коротки (это были какие-то стихотворения в прозе), на большее у Гавриила не хватало ни терпения, ни таланта.

Гавриил вышел. Он был достаточно возбужден. Он стоял на кухне и, с пробегающей по всем членам легкой дрожью, думал: ну, вот и все, почва подготовлена, она - Света - явная нимфоманка, - т.к. плохая успеваемость в школе - явный признак рано пробудившейся сексуальности, по всей вероятности она беспринципна, не стеснена чопорным старосветским воспитанием, поэтому ее вполне и очень скоро можно будет склонить к чувственной любви... Он наконец решился, глубоко вздохнул, как перед погружением в воду, и вышел в залу. Она пила уже третью чашку, пепельница рядом с нею, подобно дикобразу, щетинилась окурками. "Света, смотри!!.." - каким-то басом воскликнул Гавриил и неожиданно спустил с себя штаны, обнажая жалко повисающие гениталии. Света вжалась в кресло, от ее самонадеянности и безразличия не осталось следа, словом, на лицо была адекватная реакция. С перекошенным от волнения лицом, словно Гамлет перед отцом-призраком, Гавриил приблизился к ней на шаг, предложив ей иссохшим ртом: "Потрогай его. Не бойся". Света поставила на столик кофе, убрала сигарету и сказала, что ей надо домой. Гавриил спросил: придет ли она завтра? Она ответила, что придет. Было назначено время. Надев штаны, Гавриил проводил гостью до двери, еще раз напоминая о назначенном свидании.

Как он мог поступить иначе, каким-то иным, не столь вопиющим образом, как он сделал это сейчас, демонстрируя собственные гениталии? Как он мог поступить иначе, если опыт половых взаимоотношений его был критически мал? Тем более он полагал, что любая школьница, увидав пенис взрослого мужчины, тут же будет им поражена в самое сердце, как стрелой Купидона. Тем более он был нетерпелив - и отчасти был, наверное, прав: чего ходить вокруг да около, чего томить душу: вот вам мои аксессуары, будьте добры, предоставьте, пожалуйста, свои!.. А то, что случилось, - т.е. то, что Света ушла, отказалась "потрогать", - он объяснил себе как общественный предрассудок, успевший коснуться души этой девушки. Но он полагал, что совместными усилиями в будущем они поправят этот недостаток. Это случится, по всей видимости, уже завтра. Так он полагал. Ведь никто, никакой нравственный урод никогда не будет считать себя окончательно неправым, скорей он будет думать, что заблуждается общество, существующая мораль, - и все оттого, что нет твердых, четко обозначенных критериев, - кроме некого смутного подобия, - и отчасти это, наверное, неплохо.

На завтра, в назначенное время, раздался в прихожей звонок. Гавриил открыл. За порогом стоял совершенно незнакомый мужчина, одетый в праздничную белую рубаху, воротничок которой был пущен поверх серо-крапчатого пиджака, на лице его застыла какая-то отчаянная улыбка. Отстраняя хозяина, мужчина вошел. В зале все было приготовлено: нераспечатанное шампанское на столе, пустые бокалы, тщедушный букет цветов. Мужчина ударил шампанским по темени Гавриила, - произошел легкий взрыв и сверху с шипением потекло, - налепил ему на лицо бисквитный торт, и молча же ушел. Как ни странно, Гавриил не потерял сознания, он стоял с плечами, усыпанными изумрудами осколков, с измазанным в крему и бисквите лицом, - и все это до смерти напоминало немой кинематограф.

Он получил от этой жизни очередную оплеуху, не желая и не умея играть по принятым правилам. А Света не пришла ни сегодня, ни послезавтра.
* * *

Детство Гавриила Скороходова являлось, в своем роде, анамнезом, прилагаемым ко всей последующей его жизни, начиная с пубертата. Огромное негативное влияние оказал на него его отец. Это был властный, упрямый человек, - настоящий домашний сатрап. Он страшно скрипел зубами по ночам, при этом продолжая спать, наводя на бодрствующего во тьме Гавриила настоящий ужас. Именно ему впоследствии приписывал Гавриил все свои жизненные неудачи, все свои психические отклонения, слабости характера. Именно благодаря ему, - как считал Гавриил, - оказался он на самом дне жизни, занимаясь малоквалифицированным трудом, не имея нужных сил для борьбы за существование (конечно - ведь все силы высосал, так сказать, отец, этот старый плешивый вурдалак). Он много раз клялся себе, что после смерти своего отца он придет на кладбище, отыщет его могилу и справит там нужду (проще говоря, насрет отцу на могилу). Так и виделось: раннее зябкое утро и каловая масса поверх белокаменного надгробия, курящаяся утренним паром - картина эта доставляла некоторое удовлетворение, сердечную утеху.

Первое сексуальное впечатление, поразившее его разум, получил Гавриил однажды в своем же доме, когда гостили у них некие родственники, имеющие при себе дочь-подростка. Намерено подсмотрел он, - как он это сделал, ему одному известно, - акт принятия ванны своей маленькой родственницей. Стоя ногами на дне ванны, почти по колено в пенной воде, умываемая сверху дождем душа, родственница одновременно со всем этим писала. Она мочилась, как мальчик, стоя навытяжку, и тонкая струя, исходившая от нее, падала дугою к ее ногам. Впоследствии миловидное личико этой родственницы, имеющее до того мягкие детские черты, как-то с годами противоестественно вытянулось, приобрело нечто лошадиное.

Гавриил подрастал. Все отчетливее выявлялась его сексуальная девиация. Он знал наизусть все банные дни для женщин, он составил себе где-то в уме топографическую карту, на которой обозначены были все располагающиеся в черте города общественные сортиры с двумя совмещенными отделениями "М" и "Ж", деленными тонкой, ноздреватой, как сыр, перегородкой.

Каким-то образом его коллеги по работе прознали о том, что Гавриил балуется литературой, в основном фривольного содержания, и при чем сам творит. Про него пошли стихи:

Гаврила был эротоманом,

Гаврила девочек любил...

Впрочем, коллег этих он считал плебеями.

Скоро ему удалось приобрести сверхмощный бинокль. Ночами он, как блудливый кот, ходил по крышам, направляя свой бинокль на цветную мозаику окошек противоположных домов. Он представлял из себя в эти моменты некого эротического адмирала, командующего похабствующей эскадрой, населенной дрочащими самое себя матросами, идущей сквозь ночь на неприятеля, вместо пушек вооруженной гипертрофированными эрегирующими фаллосами, в любой момент готовыми извергнуть мутное дегенеративное семя...

Однажды его застал на этом посту некий человек, с виду похожий на электрика, возникший на крыше из темноты с неожиданностью архангела. Гавриил притворился, что разглядывает ночное небо. "Сегодня не так холодно. Сегодня теплее", - попытался завязать разговор "электрик", потрогал телевизионные провода и ушел. В то время СССР еще был нерасчлененным; на дворе еще был социализм.

Потом была перестройка; одна социально-экономическая формация меняла другую; были перевернуты с ног на голову умы. Народное творчество, украшающее стены публичных сортиров резко модифицировалось: если раньше это были, так сказать, лирические баллады, слезные исповеди романтиков-онанистов, то сейчас это был рэп, радикальный, конкретный и лаконичный; похабные граффити так же видоизменились в корне, они стали, если можно так сказать, более профессиональны - если раньше это был в чистом виде примитивизм, наскальная живопись, где два конгруэнтных холма грудей оканчивались скорыми штрихами сосков, а на месте вагины был морской еж, то сейчас это был некий концептуализм, циничное, осознанное либидо, застывшее в тщательных линиях, обращенное в символ. Гавриил Скороходов, с грустью наблюдая тотальные изменения, думал о том, что он, как тип, вырождается, на смену ему идет новое поколение, которое не станет онанировать по углам т.к. им повезло в том плане, что девицы стали более доступны и раскрепощены, а он, Гавриил, свое упустил, став пожилым и непривлекательным; он винил так же канонизированного дедушку Ленина, на чьем безупречном примере пришлось ему воспитываться в свое время, который не трахал Надежду Крупскую, т.к. был он, в своем роде, большевистским богом, а боги в принципе должны быть асексуальны, внушая таким образом трепет тварям земным, изнывающим от нестерпимого зуда в чреслах...

Бесспорно, Гавриил был несколько раз в своей жизни влюблен. Но любовь его отличалась своеобразием и прерывалась по его же вине. Он не мог достойно и терпеливо ухаживать за женщиной: то это была с его стороны какая-то плоская, неуместная шутка, как из пьесы-абсурда, то дикое деяние вроде демонстрации гениталий.

Меж его отцом и матерью отношения были уродливы, - так что он не имел в свое время достойного примера. Он мог описывать красивые, куртуазные половые отношения, но на практике у него ничего не выходило. Но как бы то ни было, он назло всему верил, что где-то есть "она", способная понять его и разделить его взгляды, которая, если обнажить перед нею половой член, поступит аналогично - и все разрешится само собой, и будет счастье.

Несколько рассказов Гавриил отослал в газету-еженедельник эротического содержания. Один рассказ таки напечатали. Еженедельник этот печатал подобные произведения самодеятельных авторов под негласной рубрикой "Бред онаниста", где таким образом высказаться, выявить себя мог любой псих, проживающий на территории России. Рассказ назывался "В траншее".

"Был погожий день, во всю светило солнце и зеленела трава. Молодой рабочий по имени Рихард расположился в тенистой траншее, оставив на время свою лопату и кирку. Он снял с себя куртку, постелил ее на землю и улегся, потягиваясь своим мускулистым, прекрасным телом. Он не заметил как вдруг уснул.

Проснулся он от чьих-то голосов и от касаний к его телу чьих-то рук. Он проснулся, но не спешил открывать глаза. Он понял по голосам, что вокруг него расположились две молоденькие девочки, судя по голосам им было по лет двенадцать-тринадцать. Он чуть приоткрыл веки, и увидел именно то, что ожидал. Одна была расцветающая брюнетка, другая блондинка, одеты они были в гимназическую форму, гольфы на ногах.

- Может он мертвый? - спросила одна другую.

- Что ты! Не видишь, он дышит! - ответила другая и прибавила, - Скорее всего, он пьян.

Рихард чувствовал на своей груди нежное поглаживание детских ладошек, это было ему очень приятно. Наконец эти ладошки дошли до брюк. Рихард почувствовал, что его брюки расстегиваются, опускаются вниз плавки...

- Что ты делаешь? - ахнула одна из девочек.

- Я только немножечко, - дрожащим голоском ответила другая, извлекая наружу чудесный половой член.

- О-го-го!!! - ахнули обе, увидя перед собой это мощное орудие.

- Ты когда-нибудь сосала? - спросила одна другую и чмокнула член прямо в оголенную головку. И тут же предложила другой: - Хочешь попробовать?

- Я боюсь, - сказала ее напарница.

Но тут же Рихард почувствовал, как его член погружается внутрь чьего-то горячего рта. Он не смог удержаться и из его члена брызнула фонтаном сперма. Он услыхал, как одна из его неожиданных гостий отплевывается.

- Что это было? - спросила она.

- Это сперма, - ответила ей другая и тут же ахнула, - мы ведь с тобой совсем забыли, что нам пора на занятия. Мы можем опоздать. Бежим! - и они тут же покинули траншею.

"Значит не зря я тут уснул? - подумал про себя довольный Рихард. - Спасибо вам, девочки. Заходите еще".

И, поднявшись, найдя кирку и лопату, надев куртку, он вновь принялся за свою работу, напевая в уме веселую немецкую песенку".
* * *

В душные сумерки, в четверг, - как раз был "женский" день в одной публичной бане, расположенной на городской окраине, рядом с ж/д веткой, - Гавриил Скороходов вышел на полустанке. Он быстро пошел в направлении бани. Сгущалась тьма, в пяти шагах предметы теряли свои очертания, ж/д персонал общался во всеуслышанье с помощью громогласного мегафона, все было на руку. У тыльной стены бани заботами местных извращенцев был приспособлен покореженный металлический трап.

Гавриил, окинув взглядом окрест, быстро и привычно взлетел на чердак. Там он осторожно, точно на пуантах, пошел в нужном направлении. Уже слышался вожделенный плеск купающихся тел, звон металлических шаек. Гавриил шел к небольшой светлой расщелине, образованной за счет некоего дефекта одной потолочной балки. Если поглядеть в это узкое отверстие, то весь зал окажется, как на ладони: обнаженные дамские тела различных конфигураций не спеша снуют, потирают себя мочалами... Гавриил оторопел, когда увидел, что место для обзора кем-то занято. Это был сидящий на корточках в позе какающего мужской силуэт с лицом, частично высвеченным узкой световой полоской. Гавриил хотел уже ретироваться скромно. Но тот, кто поспел первым, обернулся и предложил: "Присаживайтесь. Прошу вас". "Спасибо. Я..." - не нашелся с ответом Гаврила. "Ну, будет вам. Что за церемонии, - шепотом воскликнул незнакомец, - в конце концов, это не моя монополия". Они поочередно придавались постыдному делу, вежливо уступая друг другу место. Гавриил заметил, что его в некотором роде соратник намного моложе его, что от силы ему 27-28 лет, не более. Через некоторое время, как бы между делом, этот учтивый молодой человек вынул из своего гульфика муде и без тени смущения тут же начал ублажать себя онанизмом. Гавриил не был способен на такое; но его брала откровенная зависть при виде подобной раскрепощенности, пренебрежении всякими рамками. Очень скоро, под шумные вздохи и краткие конвульсии, бегущие по всему его телу, незнакомец спрыснул куда-то в сторону, отирая член носовым платочком.

"Даже как-то все это неудобно", - заговорил оправдательным шепотом Гавриил. "Вы о чем?" - спросил молодой человек. "Я говорю, что по всем законам, как говорится, физики мы, наверное, сейчас заняты нехорошим делом?.." "Кто вам сказал такое? Я лично так не считаю. Я, например, вполне мог бы позволить себе сейчас иметь групповой секс с самыми дорогими проститутками (знали б вы только, кто здесь перед вами сидит!) Но я не там, а я здесь. Потому что мне этого хочется. И какая, собственно, разница: что "хорошо", а что "нехорошо". Через полчаса, может быть, я - или вы - пойдем через дорогу и собьет нас пьяный водитель. И - все! И никаких выводов! И будете ли вы думать в тот момент, что было хорошо, а что нет? Был у меня один приятель, он был ортодокс, он и представить себе не мог, что можно как-то удовлетвориться, не имея под рукой женского тела. В конце концов он заболел сифилисом, занимался самолечением, запустил - и уже сифилис был у него в мозгу. Не забуду, как ходил он в то время по улицам, полностью окрашенный в золотую краску, с видом павлина, уверяя всех, что он есть ничто иное, как саркофаг фараона Тутанхамона. А потом он умер. Вот и все. А вы говорите..."

Гаврил был глубоко поражен этой проникновенной речью. Он сам бы никогда не додумался бы до подобного, не поимел бы смелости так мыслить. Вот они, дегенераты нового поколения! Они были уверены в себе, непоколебимы!..

В очередной раз перемещаясь, Гавриил неловко подвинулся рядом со смотровой щелью - и тут же вниз густой грозовой тучей упала горсть серого шлака, который покрывал полы чердака. Он осел на чьей-то мокрой жирной спине, покрыв ее, как пеплом. Слышно было, как в зале среди женщин произошла легкая паника, затем неожиданное затишье. "Это кто это там подглядывает?! А?!!" - грозно и зычно крикнул в потолок голос некой бабы.

Опрометью сбежали с чердака Гавриил и незнакомец (Гавриил упал с металлического трапа, когда до земли оставалось еще пять ступенек, повредив колено). Они бросились, не прощаясь, в разные стороны. Гавриил, хромая, бежал, замирая сердцем, предчувствуя позади некую толпу, жаждущую побития его камнями...

http://express.irk.ru/pub/bell/k/kost_k/deg.htm